Путь императора - Страница 85

Фаргал бредил. Виделся ему то старик-карнагриец, угостивший его лепешкой, мертвый, с выпотрошенным нутром, то широкое лицо Хархаздагала, то вдруг Мормад, веселый, в новой головной повязке в красную полоску…

А потом пришла Таймат.

– Живой, смотри ты! – с удивлением произнес стражник, отпирая камеру.

– Посторонись! – холодно произнес Хархаздагал.

Он присел на корточки рядом с новичком, потрогал его лоб, пощупал раздувшуюся ногу.

– Почему вчера мне не сказал? – спросил горец.

– Да ладно, какой-то раб…

Самериец молча смотрел на стражника. Не лицо – маска с узенькими прорезями глаз. Стражник отвел взгляд… и наткнулся на отполированную до блеска, непривычно длинную рукоять меча за головой самерийца.

Стражник почувствовал пустоту в животе.

«Убьет!» – подумал он в панике и попятился.

– Марш за лекарем,– негромко сказал горец.– Бегом!

Стражник припустил по коридору, грохоча подбитыми железом сандалиями.

«Зверь, ну зверь,– думал он на бегу.– Дикарь, одно слово!»

– Вчера звать надо было,– равнодушно уронил лекарь.

Стражник у него за спиной поежился. Но Хархаздагал даже не взглянул на него.

– Выживет? – спросил он.

– Вряд ли. Это тот самый разбойник, что задушил льва?

– Да. Делай свою работу, старик!

От голоса Хархаздагала лекаря пробрал озноб.

– Да я же не отказываюсь,– пробормотал он, разматывая вонючие бинты,– только я ведь не маг какой-нибудь… Подержи его.

И принялся копаться в ране.

Фаргал лежал неподвижно. Он не чувствовал боли, он вообще ничего не чувствовал.

Лекарь закончил, наложил новую повязку, порылся у себя в сумке, не нашел того, что искал, пожевал губами.

– Ему еще отвар нужен, – сказал он.– Сделать?

– Ему нужен лосанский бальзам,– сказал Хархаздагал.

– Ты что, воин? – Седые брови лекаря поползли вверх.– Он же стоит столько, сколько три таких раба!

– Старик,– ровным голосом произнес горец,– я знаю, что у тебя есть лосанский бальзам. И ты принесешь его этому гладиатору. Я заплачу.

– Ну раз так…– Лекарь недоуменно оглянулся на стражника, но тот ничего не смог бы ему объяснить.– Ладно, найдем и лосанский бальзам. Только, знаешь, это обойдется тебе в восемнадцать золотых.

– Тринадцать,– отрезал горец.– Больше не пробуй меня обмануть, я знаю цену.

– Тебя обманешь,– пробормотал лекарь. И, выйдя в коридор, добавил: – Самерийский удав…

Но совсем-совсем тихо.

Бальзам он принес, и страшный горец собственноручно развел его в вине и напоил раненого. К следующему утру жар спал, опухоль уменьшилась. Фаргал очнулся и даже попытался встать, но приставленный к нему раб-сиделец не позволил.

– Хозяина запретил,– сказал раб, коверкая слова.

Был он табит, черный длиннорукий дикарь, пойманный соктами и проданный в Великондаре всего полгода назад.

– Лежать, пить.– Табит поднес к губам Фаргала чашку.

Эгерини мотнул головой, часть настоя пролилась ему на грудь.

– Пить, здороветь! – обеспокоился табит.– Умрешь – хозяина мой тоже убить!

Фаргал выпил поднесенную жидкость, пить и впрямь хотелось. Настой, кисловатый, с горечью, сразу утолил жажду.

– Хозяин – кто? – подстраиваясь под дикарский выговор табита, спросил он.

– Большой Меч, Правитель!

Табит плотно сжал губы и оттянул пальцами кожу на висках, имитируя узкие глаза самерийца.

– Хозяина ты очень любит,– доверительно сообщил он.– Ходит твой как сын. Почему, знаешь? – спросил с любопытством.

– Убить меня хочет,– ответил Фаргал.– Сам.

«Вырастай скорей, волчонок, чтоб я смог скрестить с тобой клинки». Как будто вчера сказано, а не пять с лишком лет назад.

Табит с сочувствием глядел на эгерини.

– Убить – да,– согласился он.– Хозяина убивать, как ты – пить.

7

Фаргал поправлялся быстро. Через восемь дней он уже самостоятельно спустился в трапезную. Еще через день дал по зубам гладиатору, попытавшемуся отнять у него еду. Дружки за пострадавшего заступаться не стали: исполосованное шрамами тело Фаргала о многом говорило тому, кто понимает. Да и про задушенного льва все слышали.

Хархаздагала эгерини не видел ни разу. Но выяснил, что горец здесь – один из хозяев. Помощник Управителя Двора.

На ночь Фаргала приковывали к кольцу в полу его камеры. Это не особое «отличие», как в тюрьме, а обычная мера. Всех гладиаторов после захода солнца сажали на цепь. Днем цепь снимали. Но покидать камеру эгерини мог только трижды в день, чтобы сходить в трапезную. Все, что он видел,– длинный коридор, лестница, мощеный двор, который пересекала канава с проточной водой, и трапезная. Да еще кусок крыши царского дворца в узком окошке камеры. Других гладиаторов сразу после завтрака уводили на тренировку, а Фаргала – обратно в камеру. Так продолжалось до тех пор, пока осмотревший эгерини старичок-лекарь не нашел, что Фаргал поправился.

На следующий день после завтрака стражник повел Фаргала не в камеру, а в небольшой дворик, окруженный глухими стенами.

– Жди тут, – приказал он и оставил эгерини одного.

Фаргал огляделся. Но смотреть тут было особо не на что. Серые стены вокруг, синее небо – наверху, утоптанная земля – внизу. И решетка-дверь.

От нечего делать эгерини попрыгал, прошелся колесом: в камере особо не разомнешься. Нога побаливала, свежие рубцы на груди отзывались болью на каждое резкое движение. Но тело вроде бы слушалось. Фаргал встал на мостик, с мостика – на руки. Затем с места сделал сальто назад. Вышло коряво, тяжелый стал, не то что лет пять назад.

Лязгнул засов. Эгерини оглянулся – и увидел Хархаздагала.